Кто же автор такого долгоживущего творения? И выясняется, что на простой вопрос могут ответить далеко не все завзятые театралы. Оказавшись недавно в Москве, я позвонил одному из создателей «Севастопольского вальса». Чеканный, уверенный голос ответил: «Юлий Анненков, слушаю вас!». Именно он – автор либретто неувядаемого мюзикла.
Писатель живет в старинном доме в Старопименовском переулке, недалеко от Пушкинской площади. Его квартира – это и уникальная библиотека, и музыкальная гостиная. Здесь сочиняли «Севастопольский вальс» композитор Константин Листов, литераторы Юлий Анненков и Елена Гальперина – супруга и сподвижница писателя.
Долгий вечерний разговор, насыщенный воспоминаниями Юлия Лазаревича Анненкова о войне, флоте, размышлениями о сегодняшних реалиях, представляется как писательский монолог, посвященный 225-летнему юбилею Севастополя.
Рассказывает автор пьесы «Севастопольский вальс» писатель Юлий Анненков:
– Говоря о любимых городах, очень трудно назвать самый любимый, как и мужчине в откровенной беседе непросто произнести имя той, которая для него одна-единственная.
Так и мне сделать однозначный выбор непросто. Я сначала назову свой родной город, где я прожил до 17 лет, на излучине Южного Буга, который, с моей точки зрения, является лучшей рекой в мире. Я видел Рейн, Сену, Обь, Гвадалквивир и, конечно, Волгу. А вот Южный Буг – лучше всех.
Слово «родина» у нас так затрепано и затерто, что в художественной литературе его уже трудно употреблять. Я сейчас не найду для него никаких синонимов. Признаюсь, что родина для меня – это тот краешек земли, который ты увидел в младенчестве в первый раз либо который у тебя связан с чем-то очень дорогим. И это моя родная Винница на Украине. Еще два города так же близки мне, будто я там родился: это Ленинград и Севастополь. Для меня город на Неве остается со своим прежним названием, как и в то время, когда мне довелось там служить и работать. А с Севастополем связывают меня сохранившиеся глубокие душевные переживания. Попробую сказать о Севастополе стихами.
Потомству в пример
Вы видели, как пилят память
Обыкновенною пилой
И белый камень под руками
Пылит оранжевой золой?
Вы видели, как из развалин,
Из праха вздыбленной земли
Дворцы и пристани вставали
И принимали корабли?
Все это можно видеть только
На грани моря и земли,
Которую, в пример потомкам,
Столицей славы нарекли.
Еще одно стихотворение – «Братское кладбище», написанное не так давно, – предлагалось двум севастопольским газетам, в редакциях которых с похвалой отозвались о нем, но печатать не стали. Вот такой отрывок.
...Пройди туда один, смотри и слушай:
Зашелестит вокруг тебя листва,
Но это вовсе не листва, а души
Несут сквозь время вечные слова.
...Бойцы полузабытых тех времен,
Мекензиевы горы, Балаклава,
Курган Малахов, Херсонесский мыс...
Вдохни поглубже этой флотской славы,
На третью оборону подымись!
Первый раз я попал в Севастополь ребенком. В том старом городе мне особенно запомнились Морская библиотека и одноколейный трамвай. Он шел по проспекту Нахимова, Большой Морской, вокруг центра города и возвращался по улице Ленина мимо Военно-морского музея.
И тогда, шестилетним мальчишкой, я подумал: «Какие счастливые люди живут здесь. Они дышат морем и плавают на кораблях (тогда не знал я, что по морю «ходят»), и, возвращаясь из походов, рассказывают друзьям о дивных далеких странах».
Когда с родителями мы уехали отдыхать в Ялту, я каждое утро, выходя на веранду, видел море без единого корабля и, огорченный, уходил их рисовать то под парусами, то с железными мачтами. Так проявлялась моя любовь к Севастополю.
Мне не довелось сражаться за Севастополь. Но моя военная судьба с августа 1941 года связана с флотом, с 1-м московским отрядом моряков, сформированным для обороны столицы. Тогда нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов, воистину любимец всех флотов, вручил нам боевое знамя погибшего корабля ЧФ.
Юлий Анненков
С тех пор флот, а позже и Севастополь заняли огромное место в моей жизни. Всю войну я прошел в боевом строю и выполнял даже не долг, а свои обязанности независимо от условий: под перекрестным артогнем, под бомбежкой, перед атакующими танками воевал так, как и мои боевые товарищи, не считая, что нас за это следует отмечать наградами. Это не было героизмом, это было характерной чертой молодежи того времени.
В Севастополь я попал, когда война уже закончилась, в 50-е годы. Время было трудное. И у многих оно отпечаталось в памяти гибелью линкора «Новороссийск». Даже по сравнению с тем, что мы пережили на войне, – я видел, как рушились города, как люди сгорали заживо... Особенно ужасно было то, что боевой корабль погиб в мирное время, что сотни моряков (тогда мы не знали, сколько) ушли на дно у самого берега. Это неутихающая боль моего сердца. И то, что «новороссийцы» похоронены на Братском кладбище рядом с героями первой обороны Севастополя, вполне справедливо. Моя служба в послевоенном Севастополе складывалась хорошо и с ощущением душевной приподнятости. Правда, нередко физические нагрузки наваливались и вне корабельного расписания. Черное море умеет выдать свой крутой характер. А в 50 – 60-е годы флот уже выходил в Средиземное море на боевую службу, и можно было почувствовать, каково служить на кораблях в мирное время.
Однажды на эсминце «Безупречный» мы вышли на Феодосийский полигон и там неожиданно потеряли учебную торпеду. Такое происшествие могло повлечь тогда более чем суровое наказание. Поиск этого изделия шел неделю, другую, третью. Безрезультатно. Как артиллерист, я непосредственно с этим не был связан. И мне повезло. Командир предоставил мне отпуск в Севастополь. Там-то и определилось мое новое назначение: крейсер «Молотов». Вскоре его назвали «Слава». Моряки посмеивались: фамилию заменили на имя, ведь Молотова звали Вячеслав. На крейсере я командовал батареей автоматических зенитных пушек.
Вся моя дальнейшая литературная деятельность самым тесным образом связана с флотским периодом моей жизни. Основным своим произведением я считаю роман «Флаг миноносца», который вобрал в себя и первые дни войны на Черном море, и действия моряков на сухопутном фронте. Я написал то, что видел, что прочувствовал, и так, как хотел. Вряд ли я что-то идеализировал. Этот роман неоднократно переиздавался. И в последующих прозаических вещах я писал о Севастополе, где мне доводилось бывать довольно часто: и на стажировке, и с писательскими делегациями. А однажды меня направила на флот в командировку газета «Правда», где военным отделом руководил Тимур Гайдар в звании контр-адмирала. Побывал я тогда у морских пехотинцев в Казачьей бухте и написал о них.
О Севастополе я помню всегда. Этот город породил в моем сердце желание сделать, кроме романа, еще и пьесу. Коснувшись войны, показать послевоенные судьбы офицеров, причем еще молодых, 25-летних. У нас оказалась только эта специальность, которую дала война, мы больше ничего не знали и не умели. А тут подоспело хрущевское сокращение: миллион двести. У нас возникла какая-то неопределенность, неуверенность. Поймите меня правильно: война, при всей ее трагичности, – все же лучшее время моей жизни в том смысле, что мы жили по совести, подвергаясь каждый день опасности, делали то, что необходимо было стране, сражались за правое дело.
Вот тогда я задумался над пьесой, которая потом получила название «Севастопольский вальс». Она навеяна не только впечатлениями о Севастополе. Подтолкнуло к этому и чувство разочарования, которое овладело молодой офицерской средой. Речь совсем не о том, что якобы нам открыли дорогу к наградам и должностям. Волновали житейские вопросы: что делать, куда направить свои стопы? Большинство из нас вышли с честью из этих трудностей. Мне в этом помогла работа на судах гражданского флота. Тогда я написал стихотворение «Баллада о проданной шинели»: во сне ко мне пришел мой друг – матрос, погибший в сражении и навсегда оставшийся девятнадцатилетним. Он шел продавать свою морскую шинель и сказал мне, сжав зубы: «Продаю свою душу». И я писал о том, как сохранить свою душу, как найти себе настоящее, достойное место в послевоенном мире.
В шестидесятые годы я снова в Севастополе. Здесь я с ходу вновь почувствовал себя молодым. Севастополь снял с меня прожитые годы, я сбросил с себя лет двадцать! Меня вновь приняли на корабль. Я вышел в море, встретился с некоторыми сослуживцами. Я ходил по городу, дышал его воздухом и думал: почему он такой прекрасный? Когда Севастополь жил в «закрытом» режиме, хозяйки оставляли ключи под дверными ковриками, а первоклассниц спокойно отпускали к подружкам на другой конец города, зная, что никто их не обидит. Порядок здесь обеспечивали флотские патрули. Я сожалел о том времени, когда корабль швартовался после похода на Минной и матросы в белых форменках заполняли улицы и бульвары. Так бывает с постаревшим мужчиной, который увидел молодую женщину, и она его очаровала, поразила: какие слова ей говорить?
Мне хотелось бродить сегодня в Балаклаве, завтра – на Бельбеке, где на рейде стояли корабли. И тут я понял, что в моем воображении перемещаются картинки послевоенного Севастополя, зреет пьеса, и я должен написать, как в такое время у моряков проявляется вдохновение для творческого труда.
Напомню, что первый акт – это сражение на последних рубежах, Инкерманских высотах. Те, кто остался жив, действуют и во втором акте. После войны они восстанавливают Севастополь. Главный герой – бывший командир роты на Инкерманских высотах (тогда старший лейтенант) Аверин – переведен в Севастополь после службы на Северном флоте. Он уже капитан 2 ранга, вступает в командование кораблем. Он встречает в Севастополе новую любовь. Прежняя, которую Аверин отправил из Севастополя на Большую землю, уже нашла свою судьбу. О его нынешней возлюбленной вспоминает главстаршина: «Если бы отчаянная девка не пробралась тогда к нам с дисками и гранатами, была бы нам, Дмитрий Николаевич, полная хана».
В то время понятие «мюзикл» в СССР не употреблялось, считалось «духовным оружием буржуазного влияния». Между тем мюзикл – замечательный жанр, который признан теперь и у нас. К нам проникали и «Вестсайдская история» и «Порги и Бесс», и «Поцелуй меня, Кэт»... Мой соавтор Елена Гальперина, к слову, моя жена, с энтузиазмом взялась за мюзикл, готовила стихи и музыкальные номера. Композитором пригласили тоже флотского человека – Константина Листова, который бывал в осажденном Севастополе. Мы работали увлеченно, много и горячо спорили. Вспоминали севастопольские улицы, эпизоды. Город все время стоял перед нашими глазами: Минная стенка, Дом офицеров, площадь Нахимова. Так зарождался «Севастопольский вальс».
Жанр мюзикла себя оправдал. Поставил спектакль Борис Рябикин, прекрасный режиссер, с которым мы создали еще несколько постановок, в том числе «Полярную звезду» – о подводниках-североморцах и «Южный крест» – о тихоокеанцах. Все они шли в Ленинграде. Константин Листов был пропитан музыкой и флотом насквозь. У него когда-то была песня «Севастопольский вальс», а Елена написала новый текст. Пьеса имела совершенно неожиданный успех. В общей сложности она прошла более чем на 100 сценах Советского Союза и соцстран. В частности, в Ленинграде она прошла 600 раз, в Севастополе – более 100. Огромным успехом этой пьесы мы обязаны еще одному соавтору – городу Севастополю, который придавал силы и мне, и Листову, и Елене. Мы представляли себе город того времени, Костя играл на рояле, и строчки приходили сами.
За мою жизнь, которую я считаю более-менее благополучной и даже удавшейся, за мое литературное творчество и в прозе, и в драматургии, и в стихах я хочу трижды низко поклониться городу Севастополю и сказать ему: «Большое флотское спасибо!».
Борис Гельман
Опубликовано в "Promotion Time" 7 (23) 2007