Практически в каждом городе есть улица имени Маяковского, и это неудивительно: «Если ты, Владимир Маяковский, – революции первая любовь». Однако наш город связан с поэтом по-своему. В Севастополе Маяковский был дважды, и оба раза его отношения с городом складывались неоднозначно.
Первый раз поэт посетил наш город в рамках «первой олимпиады футуристов». Фактически это было турне, должное пройти по всей России, но состоявшееся только в Крыму. Именно Маяковский предложил назвать турне олимпиадой, хотя духа соревнования в нем не было. Скорее даже наоборот: единственный случай, когда на одной сцене «мирно» выступали заядлые соперники – Владимир Маяковский и Игорь Северянин. Кроме них в «олимпиаде» принимали участие Давид Бурлюк и Вадим Баян – посредственный поэт и хороший купец, ставший одним из спонсоров мероприятия.
Местные газеты, напуганные слухами из Петербурга и Москвы, писали о «грозящем нашествии футуристов», называя их не иначе как шарлатанами, на что Маяковский, улыбаясь, отвечал: «Чем хуже, тем лучше». Впрочем, сильно жаловаться на судьбу участникам «олимпиады» не приходилось: на меценатские деньги купца Сидорова (писавшего под псевдонимом Баян) футуристы могли себе позволить и лимузин для поездок, и «ананасы в шампанском». Кстати, это стихотворение родилось как раз во время «олимпиады»: на очередном банкете Маяковский наколол на фруктовый ножик кусочек ананаса и, окунув его в шампанское, попробовал. Комбинация пришлась ему по вкусу, и он тут же обратился к сидящему напротив Северянину:
– Игорь Васильевич, попробуйте ананасы в шампанском, удивительно вкусно!
Северянин попробовал – и тут же сымпровизировал четыре строчки, игриво напевая их своей даме:
Ананасы в шампанском!
Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском!
Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо.
Футуристы путешествовали по всему Крыму, но концерты дали только в трех городах – Симферополе, Севастополе и Керчи. И все эти выступления нельзя назвать удачными. В Симферополе предложили – в качестве «футуристического опыта», – чтобы стихи читали актеры, загримированные под авторов этих стихов. Но среди зрителей поэтов все-таки узнали и начали просить Маяковского «толкнуть речь». Он сумел сказать только: «Милостивые государыни и милостивые государи! У вас сегодня два события: Новый год и футуристы...». Остальные его слова потонули в гвалте спорящих между собой сторонников и противников футуризма, совершенно забывших о присутствии поэта.
В Севастополе прием был холодным. Маяковскому пришлось выступать в зале Благородного офицерского собрания, и, видимо, даже сам зал, гордившийся своим «благородством», не хотел принимать огромного и нескладного футуриста в желтой кофте и с сигарой в зубах. Зрители, только увидев поэта, начали возмущаться, но Маяковскому все же удалось перекричать толпу: «Те, кто полагал, что им придется участвовать в скандале и работать руками, должны разочароваться: им придется работать мозгами!» Но собравшихся ни один из двух вариантов не устраивал: они просто разошлись, «на чем свет стоит» ругая футуристов и их поэзию.
Маяковский отреагировал на это довольно сдержанно: «Город нас не принял». Но после этого инцидента все планы «первой олимпиады футуристов» начали рушиться. Группа поэтов разделилась на «эгофутуристов» – во главе с Северянином и «кубофутуристов» – во главе с Маяковским. Дружба между ними тоже начала портиться: Маяковский безжалостно пародировал стихи Северянина, за что тот совершенно по-детски обижался. Позже оба долго жалели о разорванной дружбе... К тому же Маяковскому удалось поссориться даже с меценатами, заявив одному из них: «На мне, деточка, никто не зарабатывает. Так и знайте!».
Поэты дали еще один совместный концерт в Керчи, после чего разъехались в разные стороны. Маяковский иногда в разговоре вспоминал с досадой Севастополь, так холодно принявший его, и задумал взять у города реванш.
Второй раз Маяковский оказался в Севастополе в июле 1926 года. Это был уже не кичливый экстравагантный футурист в желтой кофте, а всесоюзный любимец, «певец революции». Он мог позволить себе ходить с кизиловой тростью и жить в ялтинском отеле «Таврида», каждый день приезжая оттуда в новый гастрольный город. Его уважали и просто побаивались; с таким авторитетом трудно было спорить...
С Маяковским поспорила сама судьба: выступление с лекцией «Моё открытие Америки» было назначено в пресловутом зале бывшего Благородного офицерского собрания (который теперь назывался Клубом красных моряков им. Шмидта). 6 июля 1926 года в «Маяке Коммуны» (прототип «Славы Севастополя») появилось объявление: «Сегодня в клубе им. Шмидта состоится первый раз в Севастополе вечер поэта Вл. Маяковского. Сбор от вечера поступит в фонд помощи бастующим английским горнякам». О цене билетов не было сказано ни слова, но в то время было модно не жалеть денег на помощь всяческим «иностранным оборванцам», как говорил профессор Преображенский у М. Булгакова. Однако концерту не суждено было даже начаться...
Дело в том, что незадолго до начала выступления на сцену выбежал человек и злобно прокричал в зал:
– Вы ждете Маяковского? Я шел сюда – вижу, он сидит в ресторане и пьет. Маяковский плюет на вас!
Зрители, многие из которых помнили поэта еще по «первой олимпиаде футуристов», относились к нему настолько предвзято, что подобной бестактности никак не могли ему простить. Как и 12 лет назад, они с проклятьями выходили из зала. А Маяковский и правда сидел в ресторане гостиницы Киста с дыней и бутылкой сухого вина на столе...
Севастополь еще раз «не принял» Маяковского. Раздосадованный поэт в бешенстве метался по разным инстанциям. Организаторам он объяснял, что эта злополучная бутылка вина ему «как бегемоту дробина»; зрителям говорил, что «причина срыва лекции – неумелость организаторов и их нежелание не только выполнять заключенный договор, но даже входить в какие-нибудь обсуждения по этому вопросу».
Владимир Маяковский и Лилия Брик
Так называемые неумелость и нежелание можно свести и к более весомым причинам: севастопольские организаторы усомнились в том, какая часть вырученных денег пойдет Маяковскому, а какая – полумифическим английским горнякам… и захотели свою долю.
13 июля появилось новое объявление: «Сегодня в клубе им. Шмидта состоится вечер поэта Маяковского. После выступления – диспут о его произведениях». И приписка: «Неудача прошлого вечера поэта Маяковского по причине неумелых организаторов лишила севастопольскую публику возможности услышать лекцию о его заграничном путешествии, представляющем большой интерес, и превосходную читку авторских произведений». Цена на билеты была установлена смехотворно малая – 20 копеек (номер «Маяка Коммуны» стоил 5 копеек), зато никаких английских горняков – все вырученные деньги пойдут в фонд севастопольской газеты.
И стены зала, и публика вновь в них собравшаяся, отнеслись к Маяковскому по меньшей мере холодно. Выступление было обречено на провал.
По одним сведениям, оно состоялось 17-го, по другим – 20 июля. И больше ни слова. О реакции севастопольцев на «открытую для них Америку» газеты молчали. Маяковский тоже молчал. Он всегда был слишком горд, чтобы вспоминать свои неудачи. И вообще становился всё молчаливее. Начались мелкие, с виду незаметные проблемы, которые поэт тоже прятал от всех. Его по-прежнему печатали, но печатали то, что нравилось не поэту, а партии. Художник Юрий Анненский вспоминал: однажды в Ницце он встретился с Маяковским, и тот начал уговаривать его вернуться на родину, на что Анненский ответил: «В России сейчас такая обстановка, что я не смогу работать». Маяковский помолчал и сказал: «Я тоже не могу работать. То, что я пишу, давно не стихи».
Но стихи он все равно писал. Писал и прятал ото всех, потому что знал, что таких строк от Маяковского уже не примут:
Я знаю силу слов, я знаю слов набат,
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
Шагать четверкою своих дубовых ножек.
Это четверостишие – из его дневника. Никому он таких стихов уже не показывал.
Сейчас с высоты времени конечно, можно обвинить Маяковского в том, что он «продал свой талант», однако с трудом верится, что восторженный юноша в ярко-желтой кофте воспевал революцию за деньги. Его ли вина в том, что система, в которую он верил, как в Бога, использовала его, а затем – предала? Многие в наше время не могут принять Маяковского, многие не принимали его и раньше. И сожаление щемит душу оттого, что наш город два раза отверг поэта, даже не попытавшись его понять.
Ксения Михайлова
Опубликовано в журнале "Promotion Time" №5 (21) 2007