Сколько раз почтенная севастопольская публика проходила ритуал сказочного «раз, два, три». Авангардные театры, столичные гости, антреприза и балет – все это на сцене лучшего театрального зала, пожалуй, лучшего даже в Украине театра. Севастопольский академический русский драматический театр имени A.B. Луначарского активно погрузился в свой 96-й театральный сезон. Премьерный «Любовный хоровод» и «Дон-Жуан», «Папа в паутине» и « Подруга жизни», жизнь и нравы российской олигархии, комедия любви и эксцентрическая мениппея; Софокл, Мольер, Рэй Куни, все – от сдержанных слез до эпилептических восторгов – дарят нам любимые актеры любимого театра...
Открывая новое время года, желая быть ближе к античным традициям и сказкам, с вопросами о жизни в театре им. A.B. Луначарского РТ пришел к почетному Орфею Севастополя Евгению Журавкину.
Досье РТ:
Евгений Иванович Журавкин
Родился 11 марта 1968 года в Севастополе.
Окончил Белорусский государственный театрально-художественный институт в 1991 году по специальности «артист драматического театра и кино».
– июнь 1991 г. – январь 1997 г. – альтернативный театр-студия «Диалог» г. Минск;
– февраль 1997 г. – апрель 1999 г. – Севастопольский театр для детей и молодежи «На Большой Морской»;
– с мая 1999 г. по настоящее время – Севастопольский русский драматический театр имени А.В. Луначарского.
– В мае 1997-го вы пришли в Севастопольский драматический театр имени A.B. Луначарского. Как это случилось? Театр нашли вы или он вас?
– Надеюсь, что все-таки мы нашли друг друга! Хотя нет этого явления в стандартном понимании, что о, свершилось! Театр во мне, я для театра, и нас свело само проведение! Театр... это особый род жизнедеятельности человека. И я счастлив, что мне удается работать, принадлежать театру, как-то нести в стены, не побоюсь этого слова, храма творчество, возможно, даже в чем-то искусство и в любом случае – старательность и аккуратность.
Тут такое сложное дело – театр не выбирает. В него приходят, как в храм, и служат, служат, служат. Тут трудно, иногда бывает невыносимо трудно. В чем-то ломать себя, выворачивать наизнанку, стремиться, воевать, нервничать, пульсировать, но все равно Служить, одновременно вкладывая в эту службу всего себя и вбирая в себя как можно больше...
– А это благодарная служба?
– Тут, наверное, все зависит от того, в каком настроении, с какими эмоциями приходит человек на работу. Всегда у людей разные ощущения и восприятие мира вокруг. Вот, например, спроси двух человек, что они делают, один ответит: «Я рою яму», второй – «Я строю Храм!». Так и здесь – от того, с какими чувствами ты переступишь порог театра, зависят качество и уровень, смысл и душа твоей службы. Можно прийти и плеваться, воротить нос, дышать безынтересно, а можно даже в каких-то маленьких ролях показывать себя и стараться служить с честью и красотой. Кстати, раньше по отношению к театру употреблялось слово «служить», а не «работать». Мне кажется, что это очень верное и цепкое слово. И служба эта строга, сложна и требовательна. Еще в японских трактатах о театре есть записи, в которых актерство определяется как некий вид монашества, для которого прописаны как поведенческие правила, так и жизненные нормы – нет излишествам, четкое поддержание формы, постоянное самосовершенствование, забота о своем профессиональном уровне...
– В холодное время года всегда хочется говорить о тепле и солнце. Подобно древним ирландцам, которые делили год на две части – летнюю (белытайн) и зимнюю (самхэйн), у театра им. A.B. Луначарского тоже есть «две жизни». Хочется вспомнить лето, а летом – Херсонесские игры. Среди зрителей бытует своеобразное название – «мифы». Причем используется неправильное, но осмысленное множественное число: «Мы идем смотреть на мифов».
Севастопольцы и гости города любят ваш античный театр. А как вы перестраиваетесь на летнюю игру?
– Да сама эта театральная площадка древнего Херсонеса уникальна и даже священна! И когда мы совершаем ритуалы открытия: льем вино на сцену, бросаем виноградные листья, то это и есть момент очищения и подготовки. Первые спектакли, конечно, требуют от нас повышенного внимания, точности, чувствительности, чуткости – все это существенная часть творческой жизни актеров, кто занят в Херсонесе.
– Условия – нестандартные даже для театрала. Есть чувство пространственного переноса – в другую эпоху?..
– Тут чувство не то что переноса... Скажем так: работая над этими спектаклями в плане игры или режиссуры, удивляешься, как проблемы, стоявшие две тысячи лет назад, актуальны и сегодня. Эти проблемы, вопросы и задачи живы до сих пор, потому что, на мой взгляд, люди с того античного времени не очень-то и изменились! И то, что было смешно, трагично и драматично тогда, не потеряло своей окраски и сегодня. Очень интересно наблюдать, как у какой-нибудь древней пьесы находятся точки соприкосновения с современностью и как в этих старинных коллизиях, сюжетных хитросплетениях публика находит что-то знакомое, какие-то близкие мысли, образы и ощущения. За это мы им и благодарны! Ведь наш античный театр – это не просто музейная реконструкция, а прежде всего попытка достучаться до зрительских чувств и сердец. Возможно, мы не столь профессиональны, сколько находчивы! Мы, наверное, очень хотим найти зацепку в зрителе...
– ...может, это более тонкий чувственный мир? Почувствовать и передать?
– Да. Мы всегда рискуем, выходя на сцену. Зритель сидит рядом, практически вплотную, мы близко видим его глаза, не прячемся за четвертую стену, мы слышим дыхание его ощущений и реакций – к нам иногда на площадку птицы залетают, собаки и кошки заходят, внося свою лепту в спектакль. С этим приходится жить, а зритель оценивает именно эту работу. И оценка эта бывает порой более строгой, поскольку у каждого человека, который приходит к нам в Херсонес, существует какое-то свое отношение к мифологии, к истории Древней Греции, и он пристально сравнивает свое восприятие и наше видение. Ну-ка покажите мне Кассандру, Эдипа-царя, воинов, ну-ка, похоже – непохоже? Ведь даже дети приходят с каким-то багажом знаний и представлений, например о подвигах Ахилла, и уж точно знают, кто такой Геракл.
Вот зритель приходит и сравнивает, и если их показанное эмоционально удовлетворяет (хотя мы всю полноту мифа не раскрываем), они хлопают, благодарят нас и приходят еще! Мы им благодарны. Значит, мы смогли, достучались!
– Спектакль «Ангел стаи» (по произведению Н. Гумилева) – конфликт между язычниками и христианами? Как для себя разрешили этот конфликт? И возможен ли «конфликт веры» для актера? Ведь актер должен перевоплощаться в любое...
– «Ангел стаи» – это, скорее всего, конфликт между своими и чужими, между стаей и одиночкой. И задача перевоплощения – показать всю полноту и красоту мира, даже если ты играешь самого отъявленного злодея, чудовище или, не дай Бог, маньяка, все равно, так или иначе – это часть жизни. Другое дело, как играть это: хорошо или плохо, но в любом случае предмет игры существует в жизни! Так и язычество наверняка тоже существует в наших душах, этого, на мой взгляд, не надо стесняться и бояться. А вот греховность перевоплощения в православном понимании... я, конечно, не теолог, спорить не буду, однако позволю себе с этим не согласиться. Лично я не считаю, что наша работа сатаной придумана и несет греховность в себе.
– Возвращаясь к вопросу о разрешении конфликта. Часто ли вам приходится для себя разрешать конфликт образа и своей натуры? Насколько восприимчивы к новой роли и как ищете для себя образ?
– На самом деле это редкая возможность получить такую роль, в которой можно с удовольствием покопаться. Нечасто так бывает, хотя мне на неразнообразие ролей жаловаться не приходится. Тем не менее далеко не в каждой роли, далеко не в каждом спектакле нужны это копание, этот поиск, порой внешние акценты куда важнее психологичности и глубины. Порой можно так задуматься, так погрузиться в самокопание через познание образа спектакля, что с трудом выйдешь на сцену. Конечно, «копание» в библиотеке – это одно, это важная материально-культурная база, но, помимо этого, у актера должны быть какая-то эмоциональная память, эмоциональная цепкость, восприимчивость, наблюдательность. Работа над спектаклем – это не только репетиции, эта работа происходит и вне театра. Улицы, транспорт, люди... Где-то подметить интонацию, какой-то штрих в голосе, поворот, движение, пластический переход, какой-то поток человеческих действий... а потом впитать в себя и применить в своей игре. И все-таки каждый раз, когда на сцене работаешь, роль показывается тебе чуть-чуть, что-то подсказывает, ты понимаешь какие-то нюансы и особенности. Например, фраза вроде красивая и отработал ты ее уже за много спектаклей, а она-то не точна, тонкость в другом чем-то. И в момент, когда роль сливается с тобой, рождаются удивительные чувства, и ты понимаешь, что вот оно – озарение!
– Мы, зрители, приходим в театр и видим... рокера Орфея, теперь вот красного Дон-Жуана и еще много сумасшедших по энергетике образов. Как аккумулируется энергия образов мирового литературного наследия в актере?
– (Смеётся). Это все работа с Владимиром Владимировичем Магаром! Он как-то все прессует и зажимает, так заворачивает все дугой... Тут, конечно, воешь, кочевряжишься, ползаешь на сцене, но выходишь, выползаешь на ту нужную искомую эмоцию, мысль, чувство. Порой хорошему спектаклю предшествует огромное количество ссор и скандалов. Я считаю, что в театральной жизни без каких-то острых отношений просто невозможно. Режиссер требует от актера работы в полный рост, соответственно и актер требует для себя глубокого и тщательного объяснения, что он должен понять и сыграть. Так что без каких-то чисто творческих конфликтов в работе не обойтись, ведь можно просто отмахнуться, притвориться – а! понял, понял! – и сделать по-своему, а можно заставить себя помучиться... Так что порой такими силовыми репетициями, насилием над собой, над театром, порой даже уходя в некую антиэстетику, нарушая некоторые сценические нормативы, приходится взрывать ситуацию изнутри как раз для того, чтобы и получить, выжать эти сложные образы.
Дарья Веркеева
Опубликовано в журнале "Promotion Time" №8 (24) 2007