...В один из теплых сентябрьских вечеров Севастополь должен был погрузиться в  театральную атмосферу триад Кальдерона, образных вариаций Лопе де Вега, поэтических шарад от Руиса де Аларкона и в сценическую вариацию на тему центрального образа классической испанской комедии: «Дон Педро» – гласило со всех театральных тумб! На сцене театра им. A.B. Луначарского репертуарный спектакль Ленинградского театра комедии им. Н.П. Акимова и народный артист России Михаил Светин...

...Легкая, незамысловатая музыка и тяжелый занавес. Прозрачная сцена и декорации советских заборов. Сцена ликвидации помойного ведра и старики, мизерные пенсии, одиночество... мечты о сказочной Бразилии и долгожданный «дон Педро» – жених по Интернету племянницы одного из пенсионеров. Спектакль простой, грустный и народный. Без крови и секса, без криминальных разборок, но с «детективизмом», с политикой и любовью... за все время комедии в двух действиях со спектакля не ушел ни один зритель.

– Михаил Семенович, а правда, что в детстве вас считали вундеркиндом?

– Да, правда. Я выступал все время, говорил какие-то умные вещи, изображал что-то или кого-то. У нас дома часто люди собирались, хохотали над тем, что я выдавал. Помню, меня даже в газету фотографировали. Так что я был такой популярный мальчик, болтун, вечно рассказывающий истории, которые всех и поражали.

В детском саду я как-то выдал: «Спасибо счастливому Сталину за наше дорогое детство!» вместо «дорогому Сталину за счастливое детство». Сам сочинил и был весьма доволен! А вокруг все боялись, что папу с мамой заберут, – из-за такого каламбура могли быть серьезные проблемы.

– А родители никогда не осуждали вашу комическую натуру?

– Нет. Они всегда относились так: ну болтун и болтун, ну смешит народ, ну любит что-то изображать. Они меня даже иногда подзадоривали, но никогда не осуждали.

А вот артистом хотел стать сразу, в три года мечтал быть Чарли Чаплином, ни больше ни меньше! Я уже к тому времени неоднократно смотрел фильмы с его участием, всегда с восторгом следил, как он работает, подражал, даже ходить, как он, учился. Так что мальчик я был смышленый. Танцевал хорошо, двигался слаженно – в детском саду выступал, ну а кто там не выступал?! Вот такое детство было.

– Но у любой медали всегда две стороны...

– Да... каким бы болтуном и весельчаком я ни был, детство мое пришлось на военные годы. Отец мой военным был, мне в войну 10 лет исполнилось. Как-то выживали, бегали, голодали... эвакуация, Ташкент.

– А как сложилось с высшим образованием?

– Да ничего не сложилось – меня не приняли ни в один институт! Поступал я в Москве в ГИТИС – мне сказали, что я настоящий эстрадный мастер, но зубы у меня широко расставлены, и этот дефект мне будет мешать на сцене. В «Щуку» подавал документы – там сразу не взяли... да меня больше выгоняли, чем принимали! Выгнали меня и из Киевского театра оперетты, и из Пушкинского театра в Ленинграде – потому что документы никак оформить не мог. Да еще много откуда повыставляли, так мне было не привыкать! Меня даже из военного оркестра выгнали в Киеве! Выгнали и посадили на танк, только не водителем, а заряжающим. Ну так я не знал, чёрт возьми, какой стороной снаряд заряжать... Я и с метлой потом ходил, подметал. И с молотком ходил, отбивал трап корабля зимой.

– А как к Райкину попали?

– Да вот увидел афишу, что Райкин со своим театром на гастролях в Москве, и пошел к нему. Долго ходил, донимал его. В то время я еще служил в армии. У меня был отпуск плановый, и приехал я поступать в институт. Вот и начал приставать к Райкину: в гостиницу звонил, меня спрашивали – вы кто и что вам надо, а я по внутреннему гостиничному прямо в номер звонил – доставал всех, мне даже в голову не пришло, что можно звонить с городского. Каждый раз трубку брала его жена: «Завтра звоните»,– говорила. И вот как-то караулил его и мне кто-то из вахты сказал: «Ну, ловите! Вон Райкин по лестнице спускается». Я встал, перегородил ему дорогу.  «В чем, собственно, дело, молодой человек?» – «Хочу у вас работать!». Вот так. А потом я много чего выслушал от Зиновия Гердта, они же были очень дружны с Райкиным, он для него делал те знаменитые маски. Они как раз вместе меня слушали в театре Маяковского, когда Райкин со своим театром на гастролях был в Москве. Вот я у него месяц и продержался, пока меня не выгнали. Там у меня крыша и поехала – я же мальчик провинциальный, что такое театр, в принципе, и не знал, ко всем приставал, со всеми переругался, с одним артистом даже подрался, сказав, что он полная бездарность. В общем, меня занесло и понесло, я такое вытворял – я учил Райкина, как играть! Объяснял ему в гримерке: «Вот здесь вы прааавильно играете, а вот заканчиваете  плохо!», а он мне: «Миша, хорошо, я подумаю. Миша, хорошо, я подумаю».
А однажды я заявил: «Или вы меня выпускаете на сцену – или я ухожу!» — и дверью демонстративно хлопнул. У Райкина после этого случился сердечный приступ. Так мое ученичество у него спустя четыре месяца и кончилось.

– С 1980 года вы в Ленинградским театре комедии им. Н. П. Акимова...

– Да. Но до этого я еще 12 лет работал в разных театрах, так сказать, на периферии, в маленьких городках России: в Камышине, Петропавловске (Североказахстанском), Иркутске, Кемерово, Пензе, Петрозаводске. Так что по стране поездил. И вот когда я в Петрозаводске работал, меня пригласили в тогдашний еще Ленинград – в Малый драматический театр, лучший, как я считаю, в России. Этот театр объездил мир, как минимум, раз 10, так что его знают и любят! В этом театре у Льва Абрамовича Додина я проработал 10 лет. А потом в Питерский театр комедии пришел режиссер Петр Фоменко и пригласил меня. И я ушел из Малого драматического, проработав там 10 лет, и с 80-го начал работать и до сих пор работаю в Театре комедии имени Акимова, великого режиссера.

– Театр для вас – это любимая работа или уже родной дом?

– Конечно, театр – это уже и дом, и любимая работа, и творческий водоворот эмоций, чувств, мыслей, это уже часть меня! Здесь у меня любимая гримерка, к которой я привык за много лет и вхожу туда, как в свою домашнюю комнату. У меня там и холодильник есть (в гостинице одного из крымских городов театрального тура артиста обидели – в предоставленном номере-люкс не было ни телефона, ни холодильника, а у Михаила Семеновича есть возрастные особенности питания. Мелочь, но обидно!), и кушетка, на которой можно отдохнуть, рядом буфет, где можно вкусно пообедать, привести гостей, когда журналисты ко мне приходят – я их в мягкие кресла усаживаю, показываю, как живу. Так что гримерка – это моя вторая половина дома.

– Если бы была возможность повернуть время вспять – что-нибудь бы поменяли в своей жизни?

– Вот это мне даже никогда в голову не приходило! Я себе наметил путь и всегда старался по нему идти. Хотел идти вперед и развиваться. Всегда просил, чтобы Бог мне помог и я бы играл в театре, снимался в кино – и все это есть! Так что на жизнь мне жаловаться грех.

– Ваша жизнь вне кино и театра так же полна приключений, казусов и разнообразных событий или она спокойна и уравновешенна?

– Нет. Мне всегда очень тяжело без спектаклей, без съемок, без концертов, без всей этой творческой суматохи артист просто погибает. По себе знаю: необходим выход творческой энергии. Поэтому когда меня никто не приглашает, когда я не работаю в театре, когда я никому не нужен...  для меня это все, конец.

– Севастопольские зрители – очень требовательная публика. Как вам прием в городе-герое?

– Знаете, меня везде хорошо принимают, но к Севастополю у меня особое отношение. Лет пятнадцать назад у меня здесь творческие встречи были, и картины мы здесь снимали, так вот  еще тогда я отметил особое гостеприимство и радушие, особую душевность в глазах севастопольских зрителей. И если за наш спектакль «Дон Педро» севастопольцы меня не осуждают – значит у меня действительно счастливая зрительская судьба! Севастополь я очень люблю, всегда приятно, когда комического артиста хорошо встречают...

– Чарли Чаплин сказал: «Смешить людей – это не талант, а великое счастье и удивительный труд». Согласны?

– Действительно, это великое счастье! Когда ты смешишь людей, не просто поднимаешь им настроение, а меняешь мировоззрение, переворачиваешь души, сам становишься счастливым! Да, это труд, к сожалению. Не могу похвастать, что эта работа дается с легкостью. Для меня работа – это именно спектакль, а вот репетировать я не очень люблю, не люблю заранее продумывать и прочувствовать. Я изобретаю и делаю все на сцене вместе со зрителем. Бывает много экспромтов, не люблю монотонность исполнения. Хотя бывают и неудачные фантазии, но я всегда внимательно слушаю зрителя и доверяю его вкусу! Так что с Чаплином я согласен: это великое счастье – смешить народ, но еще более сильное чувство, когда народ смеется, а потом плачет.

– Спасибо вам за беседу.

Дарья Веркеева

Опубликовано в "Promotion Time" №6 (22) 2007